"Встреча с Воландом"
Первая глава «Мастера и Маргариты» называется «Никогда не разговаривайте с неизвестными».
Памятуя об этом совете, наш осторожный корреспондент решил поговорить с известным – и даже очень
известным – артистом Вениамином Смеховым, исполнителем роли Воланда в спектакле Театра на
Таганке.
- Вениамин Борисович, чуть перефразируя Булгакова: кто надоумил театр поставить
спектакль на такую странную тему?
- Знаете, странным было бы, если бы у нас не было такого спектакля. Литературный театр,
проза и поэзия на сцене (причем проза и поэзия «первой свежести») – это законная любимовская
территория. Не случайно Таганка притягивала к себе хороших писателей: здесь всегда был и вкус
к слову, и противостояние официозу. Так что булгаковский «Мастер» - это была «наше» вещь.
Когда в 1967 году впервые был опубликован роман, Любимов сразу схватился за идею спектакля.
Он сразу схватился – ему сразу и запретили. В музее театра сохранились письма Любимова Фурцевой
и другим «управляющим» советской культуры с просьбой разрешить постановку примерно в семьдесят
втором году он предпринял вторую попытку. Приближалось десятилетие театра, и Юрий Петрович по
всем законам межведомственной речи начал говорить начальству о необходимости постановки к юбилею
программного спектакля «таганской школы». Начальство было не против программного спектакля, но
кандидатура Булгакова у них не прошла. «Давайте вместе забудем, что это антисоветчина», - как бы
предлагал Любимов. «Не можем», - честно отвечало начальство. Такой вот был диалог в подтексте.
Но, видимо, Бог троицу действительно любит, потому что в 1975 году «Мастера» все-таки разрешили
к постановке.
- «Ну что ж, люди как люди… и милосердие иногда стучится в их сердца…»
- Да, но разрешили очень оригинальным способом – не выделив под эту затею ни копейки
денег…
- Негуманно требовать от Советской власти, чтобы она финансировала антисоветский
спектакль.
- Ну какие там требования – и на том спасибо! Тем более что в театре на этих же условиях
уже лежал эрдмановский «Самоубийца». Это такая форма удушения была: «Делайте бесплатно». В
расчете на в общем-то справедливое соображение, что бесплатных костюмов и декораций не бывает.
Но тогда же, в семьдесят пятом, в буфете театра состоялась читка пьесы… Ее написали для нас ныне
покойный Владимир Дьячин вместе с Любимовым. Это была едва ли не самая удачная из инсценировок
театра. Удалось соединить все нити романа, причем соединить компактно, не растянув действо, как
в старом китайском театре, на пять вечеров. Получился театральный эквивалент великой прозы, и
можно было начинать репетиции.
- Без декораций, без костюмов?
- Ну почему же…
И Смехов рассказал мне удивительную историю…
«Одна из французских королев, жившая в ХVI веке, - говорил Коровьев, - надо полагать, очень
изумилась бы, если бы кто-нибудь сказал ей, что ее прелестную прапрапраправнучку я по прошествии
многих лет буду вести под руку в Москве…». Думаю, не меньше изумился бы один французский
комедиограф, живший в XVII веке, если бы кто-нибудь сказал ему, что попрошествии многих лет в
Москве актеры некоего театра сыграют в декорации его «Тартюфа» совсем другой спектакль другого
автора. А если бы Мольер еще узнал, что автор этот, Михаил Афанасьевич Булгаков, написал о ней
книгу… Нет, тут уж без чертовщины не обошлось!
Воистину «есть вещи, в которых совершенно недействительны ни сословные перегородки, ни
даже границы между государствами», - как справедливо замечал тот же глумливый регент-переводчик.
На выручку не поставленному на государственное довольствие Булгакову, кроме Мольера, пришли
Вильям Шекспир и Ежи Ставинский, Сергей Есенин и Владимир Маяковский. Знаменитый занавес из
«Гамлета», огромный маятник из «Час пик», кубы из «Послушайте!» и плаха из «Пугачева» стали
вместе с золоченой рамой из «Тартюфа» декорацией булгаковского «Мастера» в Театре на Таганке.
В ней спектакль играется и сегодня.
- Это очень советская история, - подытожил Вениамин Смехов. Он сидит напротив меня,
уже в черном костюме Воланда. Скоро третий звонок, но еще есть немного времени повспоминать.
- Это так по-нашему: из плохого сделать хорошее, из ситуации запретов выйти более
свободными, чем те, кто на свободе, выплыть – не благодаря, а вопреки! Собранные из разных
спектаклей метафоры нашего художника Давида Боровского точно «легли» на булгаковский роман,
создали какое-то совсем новое пространство.
Первый акт репетировали актер и режиссер нашего театра Александр Вилькин (репетировал,
к слову, замечательно); потом к режиссерскому столику вышел Любимов. Я прилетел со съемок из
Свердловска на третью, кажется, репетицию – через 12 лет после «Доброго человека из Сезуана»
снова зашлось от волнения сердце: это была та полузабытая, студийная атмосфера, эйфория общего
дела. Булгаковский роман вернул нам молодость, как крем Азазелло.
- Личный вопрос. Что вы почувствовали, когда узнали о назначении на роль Воланда?
Страшновато не было?
- Понимаете, у меня в то время был ледниковый период в отношениях с Любимовым. Вообще в
зависимости от наших отношений он называет меня «Веня», «Вениамин Борисович» или просто в
третьем лице – «Смехов». Так вот, в тот период он называл меня «Смехов», и я ждал в лучшем
случае назначения, на роль Ведущего: стоять сбоку и время от времени говорить в микрофон
авторский текст. Назначение на Воланда меня потрясло. Мой читательский восторг намного превышал
мои представления об актерских возможностях. К тому же Любимов – человек жесткий,
предпочитающий ругать, а не хвалить. Предел похвал у него: «Сегодня ты верно репетировал».
Может, потому из нас что-то и получилось, что он нас талантливо ругал, а мы талантливо
обижались… Но на «Мастере» Любимов снова стал нам отцом родным – как двенадцать лет назад,
на «Добром человеке…». Работалось в охотку, радостно как-то. Он все время оговаривался про
Воланда: «Этот человек… то есть существо!» Я говорил: «Так он оно?» Любимов махал на меня
руками. Объяснить про Воланда он ничего не мог, зато показывал – поразительно!
9 апреля 1977 года мы сыграли спектакль комиссии по литературному наследию Булгакова.
Это, конечно, не стали ли бы топить нас, даже если бы спектакль не понравиться. Но он им
понравился, и мы вышли на обсуждение «Мастера» Отделом культуры - вышли, заранее готовые к
обычному медленному убийству: это убрать, это переделать, в общем к сплошному «низ-зя».
- И они не обманули ожиданий?
- Да в том то и дело! Впервые за четырнадцать лет существования театра спектакль был
разрешен без пересдачи и без единой поправки!
- Фантастика…
- Не фантастика, а чертовщина.
..Когда профессор Вулис принес Е.С.Булгаковой свеженький, из типографии, номер журнала
«Москва» с напечатанным романом, она, по свидетельству профессора, опустилась на стул и тихо
сказала: - Это штучки Воланда.
Так что Смехов, наверное, прав: чертовщина.
- Имя Августа Зиновьевича Вулиса, - продолжает Вениамин Смехов, - по
справедливости должно быть названо в булгаковскую годовщину. Это он в начале 60-х ходил вместе
с Симоновым к Ан.Софронову (удовольствие, как сами понимаете, ниже среднего), уговаривая того
включить некий неизвестный роман сомнительного в политическом отношении автора в затеваемый
многотомник русской сатиры – вместе, разумеется, с бессмертной софроновской комедией
«Стряпуха». Но – не уговорил. Это он включил в свою монографию длинное рассуждение о менипее
(древнегреческая, кажется, литературная форма) – для того только, чтобы обильно процитировать
еще не опубликованного в те годы «Мастера». И это он, наконец, взял у Елены Сергеевны рукопись
романа, а вернул ей номер журнала «Москва», с которого и началась мировая булгаковская слава.
Кстати: и профессор, и фамилия на «вэ» - вас это не наводит на мысль?
Ошарашив меня этим предположением, Смехов вышел из гримерки. Напомню, что разговор
наш происходил во время спектакля «Мастер и Маргарита», поэтому мой собеседник время от времени
уходил от разговора (на сцену). А у меня была возможность вспомнить, что не в первый раз я
услышал о «штучках Воланда» применительно к роману, да и к самому Михаилу Афанасьевичу. В
многочисленных воспоминаниях о писателе можно вычесть немало свидетельств о присутствии в его
судьба W-опеки.
- Ну а все-таки, продолжал я пытать вернувшегося в гримерку Смехова-Воланда, -
может, были и какие-нибудь материалистические причины того, что спектакль приняли с первого
раза?
- Ну какие материалистические причины… Не знаю. Страна-то инфернальная. Поговаривали,
что смягчился Зимянин… Может, хотели купить Любимова на пряник: ему дали в тот год орден к
60-летию, а нас впервые выпустили во Францию, аж на полтора месяца – тоже к 60-летию, но уже
не Любимова, а Советской власти. Французы, кстати, очень просили привезти «Мастера», но нам
разрешили играть только «Мать», «Гамлета» и «Десять дней», которые к тому времени уже никого
потрясти не могли. Там, во Франции, Любимов дал то знаменитое интервью «Юманите»: рассказал,
кто и как руководит советской культурой, и пряники у Советской власти тут же кончились…
В очередной раз покинутый моим собеседником, я отправился вослед и поднялся на
галерку, чтобы посмотреть на Воланда в действии. Но мне это не удалось: галерка, как и
четырнадцать лет назад, была забита молодежью. Я стоял в темноте и слушал текст. Поразительное
дело! Давно, как и многие в моем поколении, знаю его почти наизусть, а вот поди ж ты –
испытываешь почти физическое наслаждение от каждого слова. И мне, признаться, показалось, что
Воланд-Смехов испытывает схожие чувства.
«Никогда и ничего не просите… никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас.
Сами предложат, сами все дадут».
- Да, конечно, - согласился потом Вениамин Борисович, - Любимов даже придирался
ко мне на репетициях, мол я произношу текст, как чтец-декламатор. Тогда я обижался, но сейчас
понимаю его правоту. Приходится преодолевать библиофильское сладострастие. Как-то магически
Булгаков слова расставлял. Знал «грибные места»…
Четырнадцать лет играет Таганка «Мастера и Маргариту», и четырнадцать лет загорается
в финале вечный огонь перед булгаковским портретом. Впервые он зажегся в «Павших и живых» -
спектакле посвященном поэтам Великой Отечественной. В 1977 году павшие в той войне поделились
своим огнем с опальным Мастером.
А сегодня на дворе 91, все переменилось (и не один раз), пришло и схлынуло несколько
конюктур, а Булгаков все звучит, заставляя смеяться и тосковать. Множество его «братьев во
литературе» если и не кануло в Лету, то только лишь потому, что травили Мастера («помянут меня,
помянут и тебя»), и Страна Советов празднует его столетие («сегодня неофициальное лицо, а
завтра, глядишь, официальное»), и наши пилаты все не вспомнят за собой никакой особой вины
(«что же это с памятью, граждане? А?»)…
«Как я угадал, как я все угадал!»
С Воландом беседовал В. Шендерович.
P.S. Кстати, о чертовщине. На встречу со Смеховам-Воландам я принес диктофон – но там
же, в гримерной, диктофон, не приступая к работе, намертво вырубился. «Сели батарейки», -
подумал я. Стоит ли говорить, что он аккуратно заработал немедленно по возвращении домой.
Не смейтесь, у меня есть свидетели!
"Крокодил",
май 1991 г.
|
