ВЕНИАМИН СМЕХОВ: "МЕНЯ И ЗБРУЕВА ОТЧИСЛЯЛИ ЗА ПРОФНЕПРИГОДНОСТЬ".

Только что в Москве в Российском академическом молодежном театре состоялась премьера спектакля по пьесе Николая Эрдмана "Самоубийца" в постановке Вениамина Смехова. С режиссером спектакля встретился специальный корреспондент "Известий" Артур Соломонов.

- В шестидесятые годы вы присутствовали при том, как сам Николай Эрдман читал пьесу "Самоубийца" в Театре на Таганке. Наверняка в чтении драматурга уже заключался будущий спектакль.

- Я заболел тогда этой пьесой - меня охватила, как говорил Маяковский, "прекрасная болезнь". Мы все были поражены манерой чтения Эрдмана - в нем уже заключались и поэзия, и сарказм, и анекдот, и глубина трагедии.
Когда Эрдман в тридцать лет читал эту пьесу Станиславскому, тот кричал: "Гоголь! Гоголь!" и трижды просил сделать перерыв, "чтобы не умереть от смеха". А потом Станиславский попросил Эрдмана прочесть пьесу тогдашним великим мхатовцам. И после этого Эрдман стал их другом. Они почитали его первым драматургом страны - правда, увы, запрещенным к исполнению на сценах и МХАТа, и театра Вс. Мейерхольда.

- "Самоубийцу" в шестидесятые годы поставить в Театре на Таганке не удалось. Но потом вы участвовали в спектакле Любимова в 1990 году и ставили "Самоубийцу" с выпускниками Канзасского университета. В какой мере ваш новый спектакль в Молодежном театре - повторение пройденного, а в какой - освоение новой художественной территории?

- Новый спектакль не имеет почти ничего общего с теми постановками. Репетиции в РАМТе - одни из самых счастливых, мне повезло с артистами, и я надеюсь, что публике тоже повезет.
Да, Любимову спектакль запрещали ставить и при Фурцевой, и потом, при Демичеве. А в девяностых уже никто не запрещал, наоборот, надо было упрашивать Юрия Петровича, чтобы он поставил свою любимую пьесу.
Мне посчастливилось встречаться с Николаем Робертовичем Эрдманом, я тогда не знал цены этим встречам. Но теперь, с каждым годом, приходит понимание, каким колоссальным явлением в русском театре и литературе был Эрдман.
Образ Эрдмана помогал в работе и Любимову, и нам, актерам: например, мне - в работе над ролью Клавдия в "Гамлете", а еще больше - в роли Воланда в "Мастере и Маргарите". Ведь Эрдман - человек, которому, по словам Любимова, советская жизнь была абсолютно ясна, а потому безнадежно неинтересна.
Говорил Эрдман редко, но афористично. Например: "Такая великая страна - и вдруг революция. Прямо неловко перед другими державами". Эти уроки пригодились мне в жизни и, безусловно, питали фантазию и энергию при постановке спектакля. А в режиссуре у меня было два учителя - Юрий Любимов и Петр Фоменко.

- Петр Фоменко играл у вас в телеспектакле "Джентльмены из конгресса". То есть вам выпала редчайшая возможность - быть режиссером одного из наших лучших режиссеров. Какова актерская природа Петра Фоменко?

- У меня была цель и мечта - зафиксировать необычайность речи и обаяния Петра Наумовича. Он чудодей. Объяснить словами природу его мастерства хочется, но невозможно. Вы можете объяснить северное сияние или Ниагарский водопад?

- Вы служили в театре города Куйбышева, нынешней Самары. Это была хорошая школа или все-таки болотце, из которого хотелось вырваться?

- Это была большая школа по небольшому счету. Это, конечно, был настоящий театр, хотя в нашей провинции он иногда обзывался всероссийским гадюшником. Я там встретился с блестящими артистами: Шебуевым, Чекмасовой, Засухиным, Ершовой. Узнал много истин, расшибаясь до синяков, познавал театральную жизнь. За один год я сыграл в девяти спектаклях, сочинил и поставил большой новогодний капустник, записал на радио девять программ, на телевидении восемь спектаклей. За год! Но главное: поспешил вернуться в Москву, разочаровавшись в своей пригодности к театру.

- Значит, интриги "гадюшника" на вашу карьеру повлияли.

- Нет, я чаще всего умею их не замечать. Впрочем, потом мне рассказывали, что меня сняли с такой-то роли, потому что мой дублер, секретарь парторганизации, не хотел "конкуренции". Там, в Куйбышеве, я приобрел броню против мелких и крупных закулисных пакостей. Например, к таким словам: "Слушай, все твою игру ругают, а мне понравилось...".

- Вам и Владимир Этуш снизил самооценку, уволив с первого курса за профнепригодность.

- И меня, и Сашу Збруева. Приятно хвастаться хорошей компанией... Да, такая оплошность, как теперь считается. Этуш мне тогда сказал: "Вам надо в математики идти". Мне было семнадцать с половиной лет, и я упал в протянутые руки однокурсников. Тем самым доказал самому себе, что для меня актерство не прихоть, а ... неизбежность и судьба.
Я Этуша очень уважаю, считаю первым своим учителем. После второго курса меня восстановили, и Владимир Абрамович потребовал, чтобы мне поставили "пять" по мастерству актера. Это было неслыханно - после отчисления!

- Потом, после Куйбышева, вы попали в Театр на Таганке. Вскоре туда пришел Юрий Любимов. Приход Любимова и его команды был кровавым для тогдашней труппы?

- Время лечит. Но, судя по моим записям, страшные судороги проходили по театру, когда пришел Любимов. Они были тем более болезненны, что все мечтали о таком режиссере. В стране шла "оттепель", и уже "разрешили" играть Гамлета, Ромео, Джульетту актерам моложе шестидесяти лет, появились живые пьесы Володина, Розова, "Современник", Эфрос, и рядом с этим театр Драмы и комедии не мог оставаться прежним. Из управления культуры пришла комиссия, которая приняла решение о реорганизации театра. К тому моменту подоспела необходимость дать помещение Любимову и его молодым ученикам, и Юрия Петровича назначили руководителем "Таганки". Любимов, к его чести, подавил в себе "штатскую" человечность: он сколотил труппу из тех, с кем ему было по пути.

- Иными словами, ему пришлось быть жестоким.

- Не более жестоким, чем законы профессии. Кстати, у театра, в отличие от кино, божественная природа: все, кого уволил Любимов, нашли себе потом хорошие места. Ни одной несчастной судьбы не было. Это был болезненный период, а с другой стороны - время ошеломительного успеха Театра на Таганке.

- Театру пришлось пережить еще один сложный, даже трагический период - приход Анатолия Эфроса, который расколол не только Театр на Таганке, но и всю московскую театральную среду.

- Это история, которую вот-вот поймут. Потому что в нашем "лагерном" представлении Эфрос - против Любимова, "таганковцы" - против Эфроса... Я недавно прочитал интервью сына Эфроса Дмитрия Крымова, который благородно и точно определил ситуацию в Театре на Таганке: в его разборе нет даже намека на мстительное чувство, на пафос "своих-чужих".
Но тогда мы думали, что великий режиссер Анатолий Эфрос не может согласиться на предложение партийных чиновников возглавить театр после того, как Любимова выгнали из страны. И Ефремов, и Ульянов, и Товстоногов отговаривали Эфроса от этого шага, который закончился трагически...

- Вы написали статью, где утверждалось, что Эфрос вольно или невольно помог режиму освободиться от Любимова.

- Из этой статьи были вычеркнуты строчки, что это была пьеса, сочиненная на Старой площади: "Одним ударом - две судьбы". То есть двух великих художников "развели" по политической статье.
Перед самим собой мне бывает странно, смутно и неловко за избыточную лихорадку в истории с Эфросом и Любимовым, за те панические выбросы публицистического свойства...

- Сейчас считаете эти выступления ошибкой?

- Нет. Это будет вранье, если я начну каяться. Бедного Леню Филатова тогда кто-то спровоцировал на покаяние, и это ему было мучительно. Это ведь была борьба семейного, а не театрального жанра - мы все понимали, что к нам пришел великий режиссер. Но моральная составляющая этого прихода была непростой.

- Когда вы слышите словосочетание "Владимир Высоцкий", какие образы оживают в памяти?

- Возникает полиэкранная картина, где рядышком - поездка в Измаил на съемки картины "Служили два товарища", и здесь же - последняя встреча у него дома, на Малой Грузинской, куда я привез его на своей машине, потому что у него прокололи шины. А я тогда хотел похвастаться, что хорошо вожу. И я, нарушая правила, доехал, а он сказал: "Молодец, аккуратно водишь"... Помню, Эрдман спросил у Володи: "Как вы пишете свои песни?". - "Я на магнитофон. А вы, Николай Робертович?". - "А я - на века".

- Вернемся к сегодняшней премьере. В пьесе "Самоубийца" дважды цитируют "Известия"...

- Совершенно верно. Я подумал, что образ этой газеты не самый дурной в нашем сегодняшнем восприятии, в отличие от газеты "Правда", и хотел заменить "Известия" на "Правду". Но потом решил не трогать слова Эрдмана, поскольку "Известия" больше на слуху зрителей. С вашей газетой там связан гениально смешной диалог. Сосед уверяет главного героя, Подсекальникова, что жизнь прекрасна, а тот отвечает: "Я об этом в "Известиях" даже читал, но я думаю - будет опровержение"...

"Известия" N 053 (27094)
28 марта 2006 г.