"АТОС НАШЕГО ВРЕМЕНИ, или Возвращение на родную землю Вениамина Смехова".

- Вы говорите по-французски, - то ли спросил, то ли констатировал Вениамин Смехов, чем и поставил меня в тупик. Российский Атос пояснил: - Привёз в Москву свой спектакль па французском.
Десять лет Вениамин Смехов живёт на колёсах. Он в бесконечных заграничных разъездах. Ставит спектакли в Европе, читает лекции в Америке. В перерывах пишет книги. Одну из них, "Театр моей памяти", недавно выпустило издательство "Вагриус". Впрочем, не только но этому поводу Вениамин Смехов оказался в России - он привез в Москву на Театральную олимпиаду свой спектакль "Две сестры". Историю жизни Лили Брик и Эльзы Триоле в письмах - копродукцию театра "Феникс" из Валансьена и марсельского "Жиптиса". Впечатлившись столь внушительным послужным списком, я побеспокоила Вениамина Смехова своим неоригинальным вопросом.

— Неужто вам, Вениамин Борисович, покой не по карману? (Забегая вперёд, признаюсь, что это было единственное напоминание о "мушкетёрах": и своей новой книге исполнитель роли Атоса немало написан о mm, что осталось за кадрам хита советского кинематографа.)

— Даже если "не но карману", я могу сидеть дома и отдыхать. Я это очень уважаю. Я совершенно нормальный, домашний человек. Я очень не люблю всё время работать. Люблю работать и отдыхать, получать удовольствие от жизни и знаю, что она этого заслуживает. Но истечении срока давности увлечения идеологией сегодня меня интересуют только искусство и человеческая жизнь.

— Годы своей учебы в лучший театральной школе Москвы - при вахтанговском театре - вы назвали "хорошим отрезком плохой эпохи". Потом были "таганка" и "эпоха заказных плевков". Как вы называете тот отрезок времени, в котором мы сейчас живем?

— Пока ещё разрешённой смелости в эпоху разновидных ожиданий.

— И чего ожидаете вы?

— Я не ожидаю, я молю Бога, чтобы не стало хуже. Это главный тост за всеми домашними столами во всех "отделениях" России, будь то собственно российские города или Россия в Германии, Америке, Франции, Австралии, Сингапуре, Буэнос-Айресе - называю места, где бывал.

— Удивительно слышать подобные тосты от человека. фамилия которого источает оптимизм.

— Что ж тут плохого? Мой самый любимый остроумец профессор Зиновий Паперный, он же литературовед и специалист по Маяковскому и Чехову, когда-то сказал: "Плохое настроение у живого человека - то же самое, что хорошее у мёртвого". Я любитель такого рода афоризмов, если получается у самого - очень рад. Может, когда-нибудь издам в том числе и это: "У нас сейчас ещё ничего, сейчас у нас даже хорошо, сейчас у нас стало лучше, чем будет". Фраза родилась году в 1979, в разгар брежневской эпохи.

— А чем закончилась история с частушками "По реке плывет Егор"? (Частушки эти Смехов написал, впечатлённый историей с публикацией в "Московских новостях" некролога эмигрировавшего из России писателя Виктора Некрасова.)

— Егор Лигачёв, ныне смиренный старец в думском обличье, тогда мог хорошо наказать и отбить всякую охоту жить на белом свете у любого, кто попадался под горячую руку А Яковлев сам напросился, напечатав в "Московских новостях" вопреки всем запретам некролог. Разговоры о том, что случилось с Некрасовым в Париже, заканчивались вопросом "Что теперь сделают с Яковлевым в Кремле?". В те дни газета отмечала свой день рождения, на котором мы - Валерий Золотухин, Николай Губенко, Леонид Филатов. Алла Демидова и я - и спели эти частушки на сцене концертного зала "Россия". Концерт показали по телевидению - на том эта история и закончилась. Никаких последствий не было, потому что в то время у Егора Яковлева была поддержка Горбачёва.

— Получается, что без такой поддержки не обойтись?

— Человеку публичной профессии поневоле приходится искать поддержку. У меня были случаи, когда по абсурдному закону или беззаконию наших средств массовой информации - телевидения и журналов - их главные редакторы сообщали мне, что опубликовать мою статью или дать ход уже готовому телевизионному спектаклю они смогут лишь в том случае, если я заручусь поддержкой человека " именем" который был бы очень хорош для ЦК. К Театру на Таганке в то время относились настороженно. Пару раз мои вещи запрещали, пять лет моей ноги вообще не было на ТВ. Хотя все мои режиссерские интересы в те годы были связаны в основном с телевидением.

— Неужели репутация "Таганки" так вам навредила?

— И личная. Спектакль "Послушайте!", к которому я имел самое непосредственное отношение, был в "нехорошем списке". О чём нам в лицо говорила министр культуры Фурцева. Может, такое отношение было ещё и потому, что мне посчастливилось в трёх лицах - актерском, режиссерском и литературном - работать в команде Юрия Любимова. Это были лучшие 15 лет в биографии театра. Те, благодаря которым у "Таганки" появилась своя репутация в мире. Чтобы фильм "Фредерик Моро" был показан по ТВ, перед показом хорошие слова обо мне и фильме сказал Олег Табаков.
В другом случае в этой роли выступил Смоктуновский. Журнал "Театр" хотел опубликовать мои актёрские рассказы, но и там всё равно была нужна чья-то рекомендация. Спасибо Михаилу Ульянову за то, что он согласился. Получить подобные рекомендации в то время было непросто. Посещение "Таганки" не поощрялось. Я знаю людей из ЦК партии, которые после спектакля шёпотом говорили: "Я теперь долго не приду".

— Понятно, почему к рекомендациям Юрия Любимова или, например, Лили Брик вы не обращались.

— Лиля - настоящая интеллигентка! Как сказал Паперный, "женщина, которая всю свою жизнь посвятила своей личной жизни". Она вольная. неухватимая. Её нельзя так описать, чтобы была полнота портрета: прекрасная дама, муза и образ, который вызывал порицание. Но всё-таки, когда выстраиваешь в один ряд людей особенных - Марию Стюарт или Параджанова, Бродского, Любимова или Высоцкого, - понимаешь, что нужно отстать от них со своей обывательской критикой. Это скучно. Уровень их художественной радиации нельзя измерить нашим радиометром. Они жили не но расписанию жизни, а по расписанию любви и искусства. Жили навстречу смерти, погибали смолоду А те уникальные создания, которые доживали до зрелых лет, пережили необходимость перемен, изменений и обслуживания власти. Лиля Брик советскую власть не обслуживала и была ненавидима советскими идеологами. Суслов лично пытался сжить её. Не удалось. Оставались люди, которые её спасали.

— Спектакль об этом?

— Не только. Спектакль и о Маяковском, Арагоне, Родченко, Шкловском, о русском авангарде. И, конечно, о переписке Брик и Триоле. Эпистолярный жанр на сцене - известная вещь: два прекрасных артиста разговаривают друг с другом вблизи письмами, которые написаны вдали. Из писем мне захотелось сделать карнавал, коллаж, где одинаковую роль играют и чувства, и юмор, и музыка, и свет, и немое кино, и рождественское настроение - там ёлка в центре и всякого рода превращения вплоть до цирка и биомеханики.

— "Своим актерам говорите о том, что их роли на дороге не валяются". - цитирую книгу Смехова, в которой Любимов так обращался к Высоцкому Смехов улыбается.

— Я не могу так говорить, это не мой театр. Я сам актёр и, слава Богу могу показом - знаменитым вахтанговским методом - объяснить, что это соблазнительно играть именно так, а если ты можешь по-другому - покажи.

— Что же нужно было показывать Фальстафу. чтобы сломать ногу?

— Врач поднял панику и сказал, что "вследствие особого нервного состояния у меня ослабились все держатели", то есть все мышцы. Я шёл по обыкновенной лестнице, и вдруг меня скатило. Перед этим действительно был сильный выброс эмоции. Впервые в моей режиссёрской практике исполнитель главной роли откровенно называл себя и являл собой образ врага - человека, который люто ненавидит режиссёров "как класс".
Уже на первой встрече он успел заявить о том, что его общение с представителями этой профессии - вендетта, которая дважды закончилась мордобитием. Всё это он, итальянец, говорит по-немецки с ненавистью к немецкому языку. Потом переходит на английский, потом разражается непереводимой итальянской тирадой: огненная южная несдержанность талантливого человека. Он показывает на огромный фолиант Верди и говорит: "Вот мой режиссер" и дальше произносит матерную фразу на итальянском. Нет, он не просто талантливый Марио Демарко, он сын крупного сицилийского мафиози. Он сам назначает себе жизнь, ненавидит оперных агентов и очень похож на персонаж итальянских комедий, которые, как в "Амаркорде" Феллини, кричат: "Хочу женщину!" Я был растерян, но надо было работать - я столько напридумывал, прежде всего для этого героя! Мы оба увлеклись, а через десять репетиций он посмотрел на меня и сказал: "Слушай, что-то я зря на тебя кричал. Ну да, ты же сам актёр, понимаешь, что режиссёры заставляют актёров ломаться". Он рассказал о своем опыте взаимоотношений с режиссёрами. Как только стал звездой, началась вендетта.
Мне очень сочувствовали все актёры. Галя Аксёнова, моя жена, прибежала сразу после перелома ноги на репетиции, чтобы этого человека припугнуть "мушкетёрами": "Позвоним Боярскому, он приедет и сломает голову". И не только Боярскому У меня есть защитники. Она пришла, и вдруг он запел, а когда этот мерзавец начинал петь, он моментально преображался. Мы переглянулись и чуть не заплакали: так это было красиво. Дней через десять начался контакт, а ещё через десять он уже просил: "Ты мне побольше говори". "А что мне говорить? Ты пучишь глаза, как все оперные идиоты", - я уже мог ему это говорить и показывал, как он пучит глаза. Он смотрел и спрашивал: "Я такой идиот?" Я, конечно, утрировал, но это тоже закон вахтанговского показа. После премьеры газеты написали: "Мы впервые видим этого певца нормальным человеком на сцене".

— Любой спектакль - экстремальная ситуация?

— Конечно. Во время путча (а ставить спектакли в это время - уже экстрим) на моей репетиции "Любви к трём апельсинам" в Ахене оказалась ленинградская съёмочная группа. Но при всём отношении ко мне и при всей служебной солдатчине, которая существует в Германии, актёры отказались сниматься в сюжете, сказали: "ты - снимайся, а у нас авторское право, копирайт". Тогда я начал рассказывать им о том, что такое Россия сегодня, что такое наше ТВ, какие у нас надежды, что такое путч, что они могли получить вследствие путча... Они согласились, прослезившись.
Если найти правильные слова, можно растопить любой ментальный лёд, проникнуть внутрь легко - это дело режиссёра, человека культуры. В Праге я находил русские слова, и это была большая радость. Было много сантиментов уже только потому, что они признались в том, что понимают русский язык. (Впервые руководство Национального театра российского режиссёра приглашало не по принуждению старшего по соцлагерю, а по собственному желанию.) Меня удивило, что это событие совпало по времени с тем, что многие из наших бывших солагерников вдруг обнаружили, что русский язык - совсем не обязательно ненавидеть, что это не только язык власти, но и язык культуры. Это общение дало мне очень много. Помимо целой россыпи подарков и открытий - опыт, который возвращает меня к тому, что мы все знаем.
Мир един, Бог един, человек равен человеку, нет хороших народов, есть их хорошие представители, история всех идеологических "измов" - отвратительна и грешна, но есть замечательные люди, дружба и культура.

Беседу вела Лариса Алексеенко.
"Версия" (Москва) от 20.08.2001 г.