"АТОС НАШЕГО ВРЕМЕНИ, или Возвращение на родную землю Вениамина Смехова".
- Вы говорите по-французски, - то ли спросил, то ли констатировал Вениамин Смехов, чем и поставил меня в
тупик. Российский Атос пояснил: - Привёз в Москву свой спектакль па французском.
Десять лет Вениамин Смехов живёт на колёсах. Он в бесконечных заграничных разъездах. Ставит спектакли в
Европе, читает лекции в Америке. В перерывах пишет книги. Одну из них, "Театр моей памяти", недавно выпустило
издательство "Вагриус". Впрочем, не только но этому поводу Вениамин Смехов оказался в России - он привез в Москву
на Театральную олимпиаду свой спектакль "Две сестры". Историю жизни Лили Брик и Эльзы Триоле в письмах -
копродукцию театра "Феникс" из Валансьена и марсельского "Жиптиса". Впечатлившись столь внушительным послужным
списком, я побеспокоила Вениамина Смехова своим неоригинальным вопросом.
— Неужто вам, Вениамин Борисович, покой не по карману? (Забегая вперёд, признаюсь, что это было
единственное напоминание о "мушкетёрах": и своей новой книге исполнитель роли Атоса немало написан о mm, что
осталось за кадрам хита советского кинематографа.)
— Даже если "не но карману", я могу сидеть дома и отдыхать. Я это очень уважаю. Я совершенно нормальный,
домашний человек. Я очень не люблю всё время работать. Люблю работать и отдыхать, получать удовольствие от жизни
и знаю, что она этого заслуживает. Но истечении срока давности увлечения идеологией сегодня меня интересуют
только искусство и человеческая жизнь.
— Годы своей учебы в лучший театральной школе Москвы - при вахтанговском театре - вы назвали "хорошим
отрезком плохой эпохи". Потом были "таганка" и "эпоха заказных плевков". Как вы называете тот отрезок времени, в
котором мы сейчас живем?
— Пока ещё разрешённой смелости в эпоху разновидных ожиданий.
— И чего ожидаете вы?
— Я не ожидаю, я молю Бога, чтобы не стало хуже. Это главный тост за всеми домашними столами во всех
"отделениях" России, будь то собственно российские города или Россия в Германии, Америке, Франции, Австралии,
Сингапуре, Буэнос-Айресе - называю места, где бывал.
— Удивительно слышать подобные тосты от человека. фамилия которого источает оптимизм.
— Что ж тут плохого? Мой самый любимый остроумец профессор Зиновий Паперный, он же литературовед и
специалист по Маяковскому и Чехову, когда-то сказал: "Плохое настроение у живого человека - то же самое, что
хорошее у мёртвого". Я любитель такого рода афоризмов, если получается у самого - очень рад. Может, когда-нибудь
издам в том числе и это: "У нас сейчас ещё ничего, сейчас у нас даже хорошо, сейчас у нас стало лучше, чем
будет". Фраза родилась году в 1979, в разгар брежневской эпохи.
— А чем закончилась история с частушками "По реке плывет Егор"? (Частушки эти Смехов написал,
впечатлённый историей с публикацией в "Московских новостях" некролога эмигрировавшего из России писателя Виктора
Некрасова.)
— Егор Лигачёв, ныне смиренный старец в думском обличье, тогда мог хорошо наказать и отбить всякую охоту
жить на белом свете у любого, кто попадался под горячую руку А Яковлев сам напросился, напечатав в "Московских
новостях" вопреки всем запретам некролог. Разговоры о том, что случилось с Некрасовым в Париже, заканчивались
вопросом "Что теперь сделают с Яковлевым в Кремле?". В те дни газета отмечала свой день рождения, на котором мы
- Валерий Золотухин, Николай Губенко, Леонид Филатов. Алла Демидова и я - и спели эти частушки на сцене
концертного зала "Россия". Концерт показали по телевидению - на том эта история и закончилась. Никаких
последствий не было, потому что в то время у Егора Яковлева была поддержка Горбачёва.
— Получается, что без такой поддержки не обойтись?
— Человеку публичной профессии поневоле приходится искать поддержку. У меня были случаи, когда по
абсурдному закону или беззаконию наших средств массовой информации - телевидения и журналов - их главные
редакторы сообщали мне, что опубликовать мою статью или дать ход уже готовому телевизионному спектаклю они смогут
лишь в том случае, если я заручусь поддержкой человека " именем" который был бы очень хорош для ЦК. К Театру на
Таганке в то время относились настороженно. Пару раз мои вещи запрещали, пять лет моей ноги вообще не было на ТВ.
Хотя все мои режиссерские интересы в те годы были связаны в основном с телевидением.
— Неужели репутация "Таганки" так вам навредила?
— И личная. Спектакль "Послушайте!", к которому я имел самое непосредственное отношение, был в "нехорошем
списке". О чём нам в лицо говорила министр культуры Фурцева. Может, такое отношение было ещё и потому, что мне
посчастливилось в трёх лицах - актерском, режиссерском и литературном - работать в команде Юрия Любимова. Это
были лучшие 15 лет в биографии театра. Те, благодаря которым у "Таганки" появилась своя репутация в мире. Чтобы
фильм "Фредерик Моро" был показан по ТВ, перед показом хорошие слова обо мне и фильме сказал Олег Табаков. В
другом случае в этой роли выступил Смоктуновский. Журнал "Театр" хотел опубликовать мои актёрские рассказы, но и
там всё равно была нужна чья-то рекомендация. Спасибо Михаилу Ульянову за то, что он согласился. Получить
подобные рекомендации в то время было непросто. Посещение "Таганки" не поощрялось. Я знаю людей из ЦК партии,
которые после спектакля шёпотом говорили: "Я теперь долго не приду".
— Понятно, почему к рекомендациям Юрия Любимова или, например, Лили Брик вы не обращались.
— Лиля - настоящая интеллигентка! Как сказал Паперный, "женщина, которая всю свою жизнь посвятила своей
личной жизни". Она вольная. неухватимая. Её нельзя так описать, чтобы была полнота портрета: прекрасная дама,
муза и образ, который вызывал порицание. Но всё-таки, когда выстраиваешь в один ряд людей особенных - Марию
Стюарт или Параджанова, Бродского, Любимова или Высоцкого, - понимаешь, что нужно отстать от них со своей
обывательской критикой. Это скучно. Уровень их художественной радиации нельзя измерить нашим радиометром. Они
жили не но расписанию жизни, а по расписанию любви и искусства. Жили навстречу смерти, погибали смолоду А те
уникальные создания, которые доживали до зрелых лет, пережили необходимость перемен, изменений и обслуживания
власти. Лиля Брик советскую власть не обслуживала и была ненавидима советскими идеологами. Суслов лично пытался
сжить её. Не удалось. Оставались люди, которые её спасали.
— Спектакль об этом?
— Не только. Спектакль и о Маяковском, Арагоне, Родченко, Шкловском, о русском авангарде. И, конечно, о
переписке Брик и Триоле. Эпистолярный жанр на сцене - известная вещь: два прекрасных артиста разговаривают друг
с другом вблизи письмами, которые написаны вдали. Из писем мне захотелось сделать карнавал, коллаж, где
одинаковую роль играют и чувства, и юмор, и музыка, и свет, и немое кино, и рождественское настроение - там ёлка
в центре и всякого рода превращения вплоть до цирка и биомеханики.
— "Своим актерам говорите о том, что их роли на дороге не валяются". - цитирую книгу Смехова, в
которой Любимов так обращался к Высоцкому Смехов улыбается.
— Я не могу так говорить, это не мой театр. Я сам актёр и, слава Богу могу показом - знаменитым
вахтанговским методом - объяснить, что это соблазнительно играть именно так, а если ты можешь по-другому -
покажи.
— Что же нужно было показывать Фальстафу. чтобы сломать ногу?
— Врач поднял панику и сказал, что "вследствие особого нервного состояния у меня ослабились все
держатели", то есть все мышцы. Я шёл по обыкновенной лестнице, и вдруг меня скатило. Перед этим действительно был
сильный выброс эмоции. Впервые в моей режиссёрской практике исполнитель главной роли откровенно называл себя и
являл собой образ врага - человека, который люто ненавидит режиссёров "как класс".
Уже на первой встрече он успел заявить о том, что его общение с представителями этой профессии - вендетта,
которая дважды закончилась мордобитием. Всё это он, итальянец, говорит по-немецки с ненавистью к немецкому языку.
Потом переходит на английский, потом разражается непереводимой итальянской тирадой: огненная южная несдержанность
талантливого человека. Он показывает на огромный фолиант Верди и говорит: "Вот мой режиссер" и дальше произносит
матерную фразу на итальянском. Нет, он не просто талантливый Марио Демарко, он сын крупного сицилийского мафиози.
Он сам назначает себе жизнь, ненавидит оперных агентов и очень похож на персонаж итальянских комедий, которые,
как в "Амаркорде" Феллини, кричат: "Хочу женщину!" Я был растерян, но надо было работать - я столько
напридумывал, прежде всего для этого героя! Мы оба увлеклись, а через десять репетиций он посмотрел на меня и
сказал: "Слушай, что-то я зря на тебя кричал. Ну да, ты же сам актёр, понимаешь, что режиссёры заставляют актёров
ломаться". Он рассказал о своем опыте взаимоотношений с режиссёрами. Как только стал звездой, началась вендетта.
Мне очень сочувствовали все актёры. Галя Аксёнова, моя жена, прибежала сразу после перелома ноги на
репетиции, чтобы этого человека припугнуть "мушкетёрами": "Позвоним Боярскому, он приедет и сломает голову". И
не только Боярскому У меня есть защитники. Она пришла, и вдруг он запел, а когда этот мерзавец начинал петь, он
моментально преображался. Мы переглянулись и чуть не заплакали: так это было красиво. Дней через десять начался
контакт, а ещё через десять он уже просил: "Ты мне побольше говори". "А что мне говорить? Ты пучишь глаза, как
все оперные идиоты", - я уже мог ему это говорить и показывал, как он пучит глаза. Он смотрел и спрашивал: "Я
такой идиот?" Я, конечно, утрировал, но это тоже закон вахтанговского показа. После премьеры газеты написали: "Мы
впервые видим этого певца нормальным человеком на сцене".
— Любой спектакль - экстремальная ситуация?
— Конечно. Во время путча (а ставить спектакли в это время - уже экстрим) на моей репетиции "Любви к трём
апельсинам" в Ахене оказалась ленинградская съёмочная группа. Но при всём отношении ко мне и при всей служебной
солдатчине, которая существует в Германии, актёры отказались сниматься в сюжете, сказали: "ты - снимайся, а у нас
авторское право, копирайт". Тогда я начал рассказывать им о том, что такое Россия сегодня, что такое наше ТВ,
какие у нас надежды, что такое путч, что они могли получить вследствие путча... Они согласились, прослезившись.
Если найти правильные слова, можно растопить любой ментальный лёд, проникнуть внутрь легко - это дело
режиссёра, человека культуры. В Праге я находил русские слова, и это была большая радость. Было много сантиментов
уже только потому, что они признались в том, что понимают русский язык. (Впервые руководство Национального театра
российского режиссёра приглашало не по принуждению старшего по соцлагерю, а по собственному желанию.) Меня
удивило, что это событие совпало по времени с тем, что многие из наших бывших солагерников вдруг обнаружили, что
русский язык - совсем не обязательно ненавидеть, что это не только язык власти, но и язык культуры. Это общение
дало мне очень много. Помимо целой россыпи подарков и открытий - опыт, который возвращает меня к тому, что мы все
знаем.
Мир един, Бог един, человек равен человеку, нет хороших народов, есть их хорошие представители, история всех
идеологических "измов" - отвратительна и грешна, но есть замечательные люди, дружба и культура.
Беседу вела Лариса Алексеенко. "Версия" (Москва) от 20.08.2001 г.
|