"Мушкетер и его дочь"

Встречалась ли я с Атосом или все же с графом де Ла Фер в год тридцатипятилетия его мушкетерства. Или с литератором, живущим по пастернаковскому принципу «быть знаменитым — некрасиво». Или с отцом и дедом, который мягок и строг одновременно — как папа девочек и дедушка мальчиков…
Задавала ли я вопросы дочери Атоса или актрисе и певице (и что здесь первичнее?). Или очаровательной маме двух молодых людей…
А может, я и не беседовала вовсе, а просто присутствовала при разговоре двух талантливых людей, партнеров по актерскому цеху, союзников, коллег, единомышленников, которые по стечению обстоятельств являются еще и отцом и дочерью и потому носят одну фамилию — Смеховы.

Часть 1. В зеркале души

Яровая: Вениамин Борисович, вы уже давали не десятки и даже, подозреваю, не сотни интервью. Потому дальше уже просто должна идти цитата из Раневской, которая о «Сикстинской мадонне» говорила: «Эта дама уже может сама выбирать, на кого производить впечатление…» О чем бы вы хотели поговорить, Вениамин Борисович?

Смехов: Поскольку я — литератор, и в чем-то даже раньше литератор, чем актер, то говорить о том, сотое это у меня интервью или тысячное — ничего не сказать. Потому что каждый раз я вижу другого человека. А здесь я уже актер! И в данном случае — вы мой зритель. И тем более — благожелательный, что я вижу по вашим глазам. Так что и в этот раз — все заново. В значении — как в первый раз.

Яровая: В нынешнем году телефильм «Д’Артаньян и три мушкетера» отмечает свое 35-летие…

Смехов: Да, у нас страна победившего юбилизма: все, что делится на пять или оканчивается на ноль, сразу производится в чин. Потому юбилей — не причина, а повод.

Яровая: Повод вспомнить пережитое тогда и прожитое за эти 35 лет?

Смехов: То, что тогда было пережито в работе, сегодня почти метафизично. Не имеет абсолютно точного объяснения. Я, во всяком случае, не справлюсь с тем, чтобы ответить на вопрос: как вышло так, что 35 лет назад снимался этот фильм, а сегодня уже пятое поколение знает наизусть песни оттуда, цитирует эту фразу из эпизодической роли — «назови имя, сестра»… Или этот жест — когда я спасал Д’Артаньяна, стреляя в бокал с отравленным вином, и потом дул в пистолет… Я не впадаю в детство и не делаю вид, что мне кажется все это необыкновенным.

Яровая: А каким это вам кажется?

Смехов: Об этом скучно говорить. Из этого сейчас стараются сделать шоу. А я не люблю наши шоу. И рейтинги. Я считаю, это довольно позорная точка отсчета русской культуры — рейтинг. Замечательный канал «Культура» — и у него низкий рейтинг. Это стыдно.

Яровая: Именно поэтому вы от звания народного артиста отказались?

Смехов: Нет. На этот вопрос два ответа. Когда это было актуально, мы были молоды и подавали на звание. Но советская власть возвращала трижды. Потом Любимов был в изгнании — тогда я уже отказывался по политическим причинам. А когда пришла перестройка, и как-то само получилось, что я заслужил какое-то доброе имя и хорошее отношение людей — звание мне стало уже не нужно. И второй ответ: сейчас покупается все. Зачем мне это? Действительно, к моему 70-летию мне было предложено перескочить через все этапы — заслуженный, простуженный, отутюженный, и получить народного артиста. Но я сказал, что мне это уже не нужно, процитировав Екклесиаста: «доброе имя дороже звонкой масти».

Яровая: Я думала, вы процитируете Галича…

Смехов: А что у Александра Аркадьевича?

Яровая: …Теперь у меня в передней
Пылится велосипед,
Пылится уже, наверное,
С добрый десяток лет.
Но только того мальчишки
Больше на свете нет,
А взрослому мне не нужен
Взрослый велосипед!

Смехов: Ну да, это уже иносказательно. А у Екклесиаста впрямую: доброе имя и звонкая масть… Но — не стоящий долгого разговора вопрос.

Яровая: Вернемся к мушкетерам…

Смехов: Представьте себе то время: Таганка, отборный зритель, который ни в какое сравнение не шел с теми, кто смотрел кино, отборный театр, и Любимов, и партнеры мои… И согласиться на кино — это было просто какое-то попустительство. Но моя старшая дочь Лена обожала эту книгу. Так я, чтобы осчастливить Леночку Смехову, дал согласие и стал Атосом.

Яровая: ??!!

Смехов: Это я в шутку отвечаю. На самом деле Хилькевич (режиссер фильма Георгий Юнгвальд-Хилькевич — прим. авт.) боролся за нас. В те времена артистов Таганки нельзя было особо привечать: и меня, и Сашу Трофимова исключали из списков. Так что только благодаря Хилькевичу я снимался в этом кино. Он обожатель Театра на Таганке, друг Высоцкого и Золотухина — они мне передали дружбу с ним. Хилькевич мне на съемках говорил: сейчас повернись, как Воланд; а вот сейчас — ответь ему, как ты ответил в «Часе пик»; а сейчас — как в «Тартюфе». Он знал все наши спектакли! Так и получилось это кино…

Яровая: … которое, как пишет Википедия, сделало вас и ваших партнеров настоящими суперзвездами. Хоть в Советском Союзе так и не говорили.

Смехов: Сейчас бы я сказал так: хорошо или плохо, но время делает свое дело в адрес актерской удачи. Успех — это был театр на Таганке, удача — это «Три мушкетера». Успех помнят те, кто уже на том свете (процентов на восемьдесят). Те, кто удерживает успех и передает его по эстафете в легендах, — это святые люди. Ведь театр — это мифическая история. Когда мне говорят: какой ужас, я вас не видел в роли Воланда на сцене Таганки!.. Какой же это ужас?! Я, например, Качалова не видел в роли Гамлета или Михаила Чехова в роли Хлестакова… И это нормально — театр уходит в легенду… Потому, когда сегодня люди светло улыбаются, когда я раздаю автографы или принимаю участие в фотосессиях, я к этому осознанно благодарно отношусь. Потому что в этом есть какой-то для меня хвостик… Я бы так сказал: в этой удаче есть хвостик успеха. След успеха Таганки… Я так, Настя, никому еще не говорил: что в удаче есть след успеха.

Яровая: В своей книге «Когда я был Атосом…» вы пишете: «Слава Богу и спасибо Хилу…»

Смехов: Да. Так и есть. Но есть и вариант необъяснимый: чем нам хуже, тем лучше мы работаем в искусстве.

Яровая: Хуже кому?

Смехов: Стране, народу. Давят, душат, в очередной раз распиливают что-то для себя. И вдруг — появляется шедевр. Сказочная страна у нас. Страна чудес… Люди везде, в общем-то, живут чахло. Александр Сергеевич Пушкин, к слову, обожатель своего народа, писал:

Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.

Яровая: Со времен Пушкина мало что изменилось?

Смехов: Все-таки изменилось. Открытие постперестроечного времени: то, чему нас учили — «прежде думай о родине, а потом о себе» и «в жизни всегда есть место подвигу», — это оказалось зловредным враньем и жестоким оправданием того, что власти делают с людьми. И на этом фоне я вдруг понял, что эгоизм — это хорошо, и чем больше я сделаю для себя, тем больше шансов, что я помогу другим людям. А говорить про родину…. Ну, думай о родине и сиди в этих кошмарах! Чуть-чуть, 50 км от Москвы и — уже стыдно. Я много езжу по стране: приглашают нас с женой Галиной Аксеновой, или с дочерью мы ездим. Тверь, Тула, Пушкинские горы, Благовещенск, Пермь, Иркутск, Новосибирск, Красноярск, Чита, Омск… Через три дня я буду в Воронеже. Это то, что я могу делать. И, делая для себя хорошо, у меня есть шанс сделать хорошо и для других. Вы согласны со мной или нет? Вы меня услышали?

Яровая: У меня есть свое мнение.

Смехов: Что эгоизм — это плохо?

Яровая: Что есть эгоизм в этом случае! Коль скоро мы говорим о творчестве, правильно ли я вас поняла: творчество, которым вы занимаетесь для своего удовольствия, в том числе, это ваш способ как-то повлиять на окружающий мир?

Смехов: Так было всегда, кроме последнего времени. Да, мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Мы рождены, чтобы реализовать отпущенные нам ресурсы. Даже у тех, кто живет в беспросветности — ресурсы гигантские. Вопрос в том, как они реализуются?

Яровая: Как?

Смехов: А вот это как раз и есть вопрос эгоизма! Разве я рассчитывал когда-то, что по истечении 73 лет моей жизни в далеком Иркутске Настя будет задавать мне вопросы? А это честь для меня — потому что я сам для себя не могу быть знаменитым, не так ли? И потому я — эгоист.

Часть 2. Незаслуженные удовольствия

Яровая: Алика, как дед Вениамин Борисович каков? По сравнению с тем, каков он отец.

Алика: Мне кажется, лучше. Он помягче. Как отец он был достаточно строгий. Сейчас стал и отец мягкий… Хотя, пожалуй, к моему старшему сыну он тоже строговат. Но мне это годится — потому что так и вырастают хорошие детки. От такой педагогики.

Яровая: Вот эта формула, которую мы уже упоминали — «Слава Богу и спасибо Хилу», — а у вас есть подобная? Кого бы вы благодарили за то, что ваша жизнь идет так, как идет?

Смехов: В отличие от меня, Алика может сказать: я могу отблагодарить только моего ангела…

Алика: На самом деле, в вашем вопросе уже есть ответ — слава Богу. Но естественно, не без участия родителей. Никакой «иваниваныч» здесь ни при чем.

Яровая: Тяжело вам работать вместе?

Алика: Нам вообще не тяжело работать. Для начала, мы просто любим работать. Такие рабочие лошадки: папа — больше, я — меньше, потому что я более ленива, избалована. Но я — женщина, и мне нужны поблажки. Но, тем не менее, мы трудоголики. А уж работать вдвоем…

Смехов: Это награда за безрадостную часть жизни. Спектакль «Двенадцать месяцев танго» и второй — «Старомодное признание», который мы играем на троих…

Алика: И на эмоциональном уровне это для нас всегда большое счастье и радость — вместе выходить на сцену.

Смехов: А можно, я задам тебе, Алика, вопрос для журнала?

Алика: Давай.

Смехов: Что такое для тебя спектакль «Нет лет», когда Таганка закончилась?

Алика: Для меня это абсолютное путешествие в прошлое. В прошлое Таганки. Потому что я еще ребенком пересмотрела все спектакли и не раз. И тот дух, который был раньше в театре, он в этом спектакле опять возродился: и сценография, и оформление, и декорации, и как играют артисты, костюмы, тексты и смысл… А смысл всегда на Таганке был — тогда во всяком случае. И сейчас в спектакле «Нет лет» он вернулся не как остро политический, а разумно тонкий и объясняющий вот эту суету… Что сейчас происходит вокруг искусства с людьми и как несправедливо поворачивается к ним общество.

Яровая: Что вы имеете в виду, когда говорите «происходит сегодня»?

Смехов: Русский язык наша родина. Достается больше всего русскому языку. Молодые люди из-за этого навара телевизионного разучились разговаривать в массе. Россия в рассеянии. И наши классики предупреждали: испоганите язык — не будет страны. Цитирую великого фронтового поэта России Бориса Слуцкого:
Устал тот ветер, что листал
Страницы мировой истории.
Какой-то перерыв настал,
Словно антракт в консерватории.
Мелодий — нет. Гармоний — нет.
Все устремляются в буфет.
Вот это с юмором, но это и правда.

Яровая: И что же с этой правдой делать?

Смехов: Что делать… Мы делаем спектакли. У нас такая маленькая личная корпорация «Культура». Первая радость была для нас — «Двенадцать месяцев танго». То самое сотворчество. Я любуюсь Аликой, Алике нравится, как папа читает стихи. Мне нравится, как она читает Ахматову. И звучат песни о жизни и о несчастье, о радости и уникальности танго.

Алика: А спектакль «Нет лет», о котором мы заговорили — это уже исповедь.

Смехов: Я его поставил по просьбе Золотухина. Мы должны были быть вдвоем на сцене, а вокруг нас молодежь бурлит. Сейчас спектакль посвящен его памяти — моего друга, прекрасного артиста. А молодежь в спектакле необыкновенная, такое впечатление, что их замечательно воспитал великий режиссер Юрий Любимов, но при этом — стреножил. Просто — делай, что я говорю, и все. Может быть, времени у него мало, он чувствует, и ему хотелось поскорее добиться результата. Но это — другой Любимов, другая Таганка. И при этом они оказались способны впрыгнуть в ту Таганку, о которой Алика сказала. В ту Таганку, когда мы не рассчитывали на мировую славу, а были влюблены в зрителя и в текст поэзии. Когда актеры играют стихи, поют стихи, танцуют стихи, выкаблучиваются, печалятся.

Яровая: И получается искусство той высокой пробы, о котором уже можно говорить как о хорошем вкусе. А что для вас жизнь в хорошем вкусе?

Алика: Я бы все же сказала, немножечко не в хорошем вкусе, а качественно. Мне больше подходит слово «качественно». Это, наверное, думать не только о хлебе насущном, хотя и о нем не забывать. Гармонично распределить и так организоваться, чтобы было в жизни место для достойной работы, интересной и, самое главное, любимой. Ведь когда любимым делом занимаешься, тогда жизнь качественная и получается. И конечно, чтобы была семья, близкие. Это очень важно, чтобы они были и у них все хорошо.

Яровая: А в быту?

Алика: Вообще, я против бытового героизма, страданий, терпений. Если говорить про качество жизни в этом смысле, то все должно быть в радость. Жить в семье, и чтобы это было в радость, воспитывать детей — в радость, если есть — то полезную вкусную пищу и тоже в радость, а не напихаться чем-то там. Лучше вообще не есть, чем что попало…

Смехов: Если вести корпоративы…

Алика: …то за большие деньги.

Смехов: Но тоже в радость.

Алика: Да. Если играть спектакли — то можно и за малые, но чтобы радость от работы была обязательно.

Смехов: Вот и получается: смысл жизни — получать незаслуженные удовольствия. Как тебе?

Алика: Почему незаслуженные? Жизнь нам дана ради счастья и удовольствия, а не ради страдания. И почему мы не заслуживаем?

Смехов: А я скажу. У меня всегда заниженная самооценка.

Алика: Это от интеллигентности повышенной. Это она дает заниженную самооценку. И это ты передал мне: я вообще не думала, что наберусь когда-нибудь наглости выйти на сцену с таким серьезным артистом. И вдруг мы с тобой оказались вместе.

Смехов: Потому оно и есть — незаслуженное.

Алика: Заслуженное. Мы же шли к нему годы.

Яровая: Но ведь это ТАМ раздается: кто чего заслужил…

Смехов: Наверное. Но мы-то этого не должны знать. Вот в чем дело. Тогда нам легче живется.

Анастасия Яровая.
Журнал "В хорошем вкусе" (Иркутск) №42,
октябрь 2013 г.