"Мушкетер и его дочь"
Встречалась ли я с Атосом или все же с графом де Ла Фер в год тридцатипятилетия его
мушкетерства. Или с литератором, живущим по пастернаковскому принципу «быть знаменитым —
некрасиво». Или с отцом и дедом, который мягок и строг одновременно — как папа девочек и
дедушка мальчиков…
Задавала ли я вопросы дочери Атоса или актрисе и певице (и что здесь первичнее?). Или
очаровательной маме двух молодых людей…
А может, я и не беседовала вовсе, а просто присутствовала при разговоре двух
талантливых людей, партнеров по актерскому цеху, союзников, коллег, единомышленников,
которые по стечению обстоятельств являются еще и отцом и дочерью и потому носят одну
фамилию — Смеховы.
Часть 1. В зеркале души
Яровая: Вениамин Борисович, вы уже давали не десятки и даже, подозреваю,
не сотни интервью. Потому дальше уже просто должна идти цитата из Раневской, которая о
«Сикстинской мадонне» говорила: «Эта дама уже может сама выбирать, на кого производить
впечатление…» О чем бы вы хотели поговорить, Вениамин Борисович?
Смехов: Поскольку я — литератор, и в чем-то даже раньше литератор, чем
актер, то говорить о том, сотое это у меня интервью или тысячное — ничего не сказать.
Потому что каждый раз я вижу другого человека. А здесь я уже актер! И в данном случае —
вы мой зритель. И тем более — благожелательный, что я вижу по вашим глазам. Так что и в
этот раз — все заново. В значении — как в первый раз.
Яровая: В нынешнем году телефильм «Д’Артаньян и три мушкетера» отмечает свое
35-летие…
Смехов: Да, у нас страна победившего юбилизма: все, что делится на пять или
оканчивается на ноль, сразу производится в чин. Потому юбилей — не причина, а повод.
Яровая: Повод вспомнить пережитое тогда и прожитое за эти 35 лет?
Смехов: То, что тогда было пережито в работе, сегодня почти метафизично. Не
имеет абсолютно точного объяснения. Я, во всяком случае, не справлюсь с тем, чтобы ответить
на вопрос: как вышло так, что 35 лет назад снимался этот фильм, а сегодня уже пятое
поколение знает наизусть песни оттуда, цитирует эту фразу из эпизодической роли — «назови
имя, сестра»… Или этот жест — когда я спасал Д’Артаньяна, стреляя в бокал с отравленным
вином, и потом дул в пистолет… Я не впадаю в детство и не делаю вид, что мне кажется все
это необыкновенным.
Яровая: А каким это вам кажется?
Смехов: Об этом скучно говорить. Из этого сейчас стараются сделать шоу. А
я не люблю наши шоу. И рейтинги. Я считаю, это довольно позорная точка отсчета русской
культуры — рейтинг. Замечательный канал «Культура» — и у него низкий рейтинг. Это стыдно.
Яровая: Именно поэтому вы от звания народного артиста отказались?
Смехов: Нет. На этот вопрос два ответа. Когда это было актуально, мы были
молоды и подавали на звание. Но советская власть возвращала трижды. Потом Любимов был в
изгнании — тогда я уже отказывался по политическим причинам. А когда пришла перестройка,
и как-то само получилось, что я заслужил какое-то доброе имя и хорошее отношение людей —
звание мне стало уже не нужно. И второй ответ: сейчас покупается все. Зачем мне это?
Действительно, к моему 70-летию мне было предложено перескочить через все этапы —
заслуженный, простуженный, отутюженный, и получить народного артиста. Но я сказал, что
мне это уже не нужно, процитировав Екклесиаста: «доброе имя дороже звонкой масти».
Яровая: Я думала, вы процитируете Галича…
Смехов: А что у Александра Аркадьевича?
Яровая: …Теперь у меня в передней
Пылится велосипед,
Пылится уже, наверное,
С добрый десяток лет.
Но только того мальчишки
Больше на свете нет,
А взрослому мне не нужен
Взрослый велосипед!
Смехов: Ну да, это уже иносказательно. А у Екклесиаста впрямую: доброе имя
и звонкая масть… Но — не стоящий долгого разговора вопрос.
Яровая: Вернемся к мушкетерам…
Смехов: Представьте себе то время: Таганка, отборный зритель, который ни в
какое сравнение не шел с теми, кто смотрел кино, отборный театр, и Любимов, и партнеры
мои… И согласиться на кино — это было просто какое-то попустительство. Но моя старшая дочь
Лена обожала эту книгу. Так я, чтобы осчастливить Леночку Смехову, дал согласие и стал
Атосом.
Яровая: ??!!
Смехов: Это я в шутку отвечаю. На самом деле Хилькевич (режиссер фильма
Георгий Юнгвальд-Хилькевич — прим. авт.) боролся за нас. В те времена артистов
Таганки нельзя было особо привечать: и меня, и Сашу Трофимова исключали из списков. Так что
только благодаря Хилькевичу я снимался в этом кино. Он обожатель Театра на Таганке, друг
Высоцкого и Золотухина — они мне передали дружбу с ним. Хилькевич мне на съемках говорил:
сейчас повернись, как Воланд; а вот сейчас — ответь ему, как ты ответил в «Часе пик»; а
сейчас — как в «Тартюфе». Он знал все наши спектакли! Так и получилось это кино…
Яровая: … которое, как пишет Википедия, сделало вас и ваших партнеров
настоящими суперзвездами. Хоть в Советском Союзе так и не говорили.
Смехов: Сейчас бы я сказал так: хорошо или плохо, но время делает свое
дело в адрес актерской удачи. Успех — это был театр на Таганке, удача — это «Три
мушкетера». Успех помнят те, кто уже на том свете (процентов на восемьдесят). Те, кто
удерживает успех и передает его по эстафете в легендах, — это святые люди. Ведь театр —
это мифическая история. Когда мне говорят: какой ужас, я вас не видел в роли Воланда на
сцене Таганки!.. Какой же это ужас?! Я, например, Качалова не видел в роли Гамлета или
Михаила Чехова в роли Хлестакова… И это нормально — театр уходит в легенду… Потому, когда
сегодня люди светло улыбаются, когда я раздаю автографы или принимаю участие в фотосессиях,
я к этому осознанно благодарно отношусь. Потому что в этом есть какой-то для меня хвостик…
Я бы так сказал: в этой удаче есть хвостик успеха. След успеха Таганки… Я так, Настя,
никому еще не говорил: что в удаче есть след успеха.
Яровая: В своей книге «Когда я был Атосом…» вы пишете: «Слава Богу и спасибо
Хилу…»
Смехов: Да. Так и есть. Но есть и вариант необъяснимый: чем нам хуже, тем
лучше мы работаем в искусстве.
Яровая: Хуже кому?
Смехов: Стране, народу. Давят, душат, в очередной раз распиливают что-то для
себя. И вдруг — появляется шедевр. Сказочная страна у нас. Страна чудес… Люди везде, в
общем-то, живут чахло. Александр Сергеевич Пушкин, к слову, обожатель своего народа, писал:
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Яровая: Со времен Пушкина мало что изменилось?
Смехов: Все-таки изменилось. Открытие постперестроечного времени: то, чему
нас учили — «прежде думай о родине, а потом о себе» и «в жизни всегда есть место подвигу»,
— это оказалось зловредным враньем и жестоким оправданием того, что власти делают с людьми.
И на этом фоне я вдруг понял, что эгоизм — это хорошо, и чем больше я сделаю для себя, тем
больше шансов, что я помогу другим людям. А говорить про родину…. Ну, думай о родине и
сиди в этих кошмарах! Чуть-чуть, 50 км от Москвы и — уже стыдно. Я много езжу по стране:
приглашают нас с женой Галиной Аксеновой, или с дочерью мы ездим. Тверь, Тула, Пушкинские
горы, Благовещенск, Пермь, Иркутск, Новосибирск, Красноярск, Чита, Омск… Через три дня я
буду в Воронеже. Это то, что я могу делать. И, делая для себя хорошо, у меня есть шанс
сделать хорошо и для других. Вы согласны со мной или нет? Вы меня услышали?
Яровая: У меня есть свое мнение.
Смехов: Что эгоизм — это плохо?
Яровая: Что есть эгоизм в этом случае! Коль скоро мы говорим о творчестве,
правильно ли я вас поняла: творчество, которым вы занимаетесь для своего удовольствия, в
том числе, это ваш способ как-то повлиять на окружающий мир?
Смехов: Так было всегда, кроме последнего времени. Да, мы рождены, чтоб
сказку сделать былью. Мы рождены, чтобы реализовать отпущенные нам ресурсы. Даже у тех,
кто живет в беспросветности — ресурсы гигантские. Вопрос в том, как они реализуются?
Яровая: Как?
Смехов: А вот это как раз и есть вопрос эгоизма! Разве я рассчитывал
когда-то, что по истечении 73 лет моей жизни в далеком Иркутске Настя будет задавать мне
вопросы? А это честь для меня — потому что я сам для себя не могу быть знаменитым, не так
ли? И потому я — эгоист.
Часть 2. Незаслуженные удовольствия
Яровая: Алика, как дед Вениамин Борисович каков? По сравнению с тем, каков
он отец.
Алика: Мне кажется, лучше. Он помягче. Как отец он был достаточно строгий.
Сейчас стал и отец мягкий… Хотя, пожалуй, к моему старшему сыну он тоже строговат. Но мне
это годится — потому что так и вырастают хорошие детки. От такой педагогики.
Яровая: Вот эта формула, которую мы уже упоминали — «Слава Богу и спасибо
Хилу», — а у вас есть подобная? Кого бы вы благодарили за то, что ваша жизнь идет так, как
идет?
Смехов: В отличие от меня, Алика может сказать: я могу отблагодарить только
моего ангела…
Алика: На самом деле, в вашем вопросе уже есть ответ — слава Богу. Но
естественно, не без участия родителей. Никакой «иваниваныч» здесь ни при чем.
Яровая: Тяжело вам работать вместе?
Алика: Нам вообще не тяжело работать. Для начала, мы просто любим работать.
Такие рабочие лошадки: папа — больше, я — меньше, потому что я более ленива, избалована.
Но я — женщина, и мне нужны поблажки. Но, тем не менее, мы трудоголики. А уж работать
вдвоем…
Смехов: Это награда за безрадостную часть жизни. Спектакль «Двенадцать
месяцев танго» и второй — «Старомодное признание», который мы играем на троих…
Алика: И на эмоциональном уровне это для нас всегда большое счастье и
радость — вместе выходить на сцену.
Смехов: А можно, я задам тебе, Алика, вопрос для журнала?
Алика: Давай.
Смехов: Что такое для тебя спектакль «Нет лет», когда Таганка закончилась?
Алика: Для меня это абсолютное путешествие в прошлое. В прошлое Таганки.
Потому что я еще ребенком пересмотрела все спектакли и не раз. И тот дух, который был
раньше в театре, он в этом спектакле опять возродился: и сценография, и оформление, и
декорации, и как играют артисты, костюмы, тексты и смысл… А смысл всегда на Таганке был —
тогда во всяком случае. И сейчас в спектакле «Нет лет» он вернулся не как остро
политический, а разумно тонкий и объясняющий вот эту суету… Что сейчас происходит вокруг
искусства с людьми и как несправедливо поворачивается к ним общество.
Яровая: Что вы имеете в виду, когда говорите «происходит сегодня»?
Смехов: Русский язык наша родина. Достается больше всего русскому языку.
Молодые люди из-за этого навара телевизионного разучились разговаривать в массе. Россия
в рассеянии. И наши классики предупреждали: испоганите язык — не будет страны. Цитирую
великого фронтового поэта России Бориса Слуцкого:
Устал тот ветер, что листал
Страницы мировой истории.
Какой-то перерыв настал,
Словно антракт в консерватории.
Мелодий — нет. Гармоний — нет.
Все устремляются в буфет.
Вот это с юмором, но это и правда.
Яровая: И что же с этой правдой делать?
Смехов: Что делать… Мы делаем спектакли. У нас такая маленькая личная
корпорация «Культура». Первая радость была для нас — «Двенадцать месяцев танго». То самое
сотворчество. Я любуюсь Аликой, Алике нравится, как папа читает стихи. Мне нравится, как
она читает Ахматову. И звучат песни о жизни и о несчастье, о радости и уникальности танго.
Алика: А спектакль «Нет лет», о котором мы заговорили — это уже исповедь.
Смехов: Я его поставил по просьбе Золотухина. Мы должны были быть вдвоем на
сцене, а вокруг нас молодежь бурлит. Сейчас спектакль посвящен его памяти — моего друга,
прекрасного артиста. А молодежь в спектакле необыкновенная, такое впечатление, что их
замечательно воспитал великий режиссер Юрий Любимов, но при этом — стреножил. Просто —
делай, что я говорю, и все. Может быть, времени у него мало, он чувствует, и ему хотелось
поскорее добиться результата. Но это — другой Любимов, другая Таганка. И при этом они
оказались способны впрыгнуть в ту Таганку, о которой Алика сказала. В ту Таганку, когда мы
не рассчитывали на мировую славу, а были влюблены в зрителя и в текст поэзии. Когда актеры
играют стихи, поют стихи, танцуют стихи, выкаблучиваются, печалятся.
Яровая: И получается искусство той высокой пробы, о котором уже можно
говорить как о хорошем вкусе. А что для вас жизнь в хорошем вкусе?
Алика: Я бы все же сказала, немножечко не в хорошем вкусе, а качественно.
Мне больше подходит слово «качественно». Это, наверное, думать не только о хлебе насущном,
хотя и о нем не забывать. Гармонично распределить и так организоваться, чтобы было в жизни
место для достойной работы, интересной и, самое главное, любимой. Ведь когда любимым делом
занимаешься, тогда жизнь качественная и получается. И конечно, чтобы была семья, близкие.
Это очень важно, чтобы они были и у них все хорошо.
Яровая: А в быту?
Алика: Вообще, я против бытового героизма, страданий, терпений. Если
говорить про качество жизни в этом смысле, то все должно быть в радость. Жить в семье, и
чтобы это было в радость, воспитывать детей — в радость, если есть — то полезную вкусную
пищу и тоже в радость, а не напихаться чем-то там. Лучше вообще не есть, чем что попало…
Смехов: Если вести корпоративы…
Алика: …то за большие деньги.
Смехов: Но тоже в радость.
Алика: Да. Если играть спектакли — то можно и за малые, но чтобы радость от
работы была обязательно.
Смехов: Вот и получается: смысл жизни — получать незаслуженные удовольствия.
Как тебе?
Алика: Почему незаслуженные? Жизнь нам дана ради счастья и удовольствия, а
не ради страдания. И почему мы не заслуживаем?
Смехов: А я скажу. У меня всегда заниженная самооценка.
Алика: Это от интеллигентности повышенной. Это она дает заниженную
самооценку. И это ты передал мне: я вообще не думала, что наберусь когда-нибудь наглости
выйти на сцену с таким серьезным артистом. И вдруг мы с тобой оказались вместе.
Смехов: Потому оно и есть — незаслуженное.
Алика: Заслуженное. Мы же шли к нему годы.
Яровая: Но ведь это ТАМ раздается: кто чего заслужил…
Смехов: Наверное. Но мы-то этого не должны знать. Вот в чем дело. Тогда нам
легче живется.
Анастасия Яровая.
Журнал "В хорошем вкусе" (Иркутск) №42, октябрь 2013 г.
|