"И все это снабжено фантастическим бабелевским голосом..."
Совсем недавно перечитал пьесу Исаака Бабеля «Закат».
«Бог мой, - говорит мосье Боярский, владелец конфессиона готовых платьев под фирмой
«Шедевр», - мы живем в Одессе, а в нашей Одессе есть заказчики, которые вынимают из вас
жизнь, как вы вынимаете косточку из финика, есть добрые приятели, которые согласны скушать
вас в одежде и без соли, есть вагон неприятностей, тысяча скандалов...»
«Бог мой, - говорю теперь я, персонаж из 2004 года, - разве всего этого нет сегодня
и у нас, в Атланте»? Или давайте еще раз послушаем все того же мосье Боярского. Вот что он
рассказывает:
«Забегаю сегодня к Фанкони, кофейная набита людьми, как синагога в судный день.
Люди закусывают, плюют на пол, расстраиваются... Один расстраивается оттого, что у него
плохие дела, другой расстраивается оттого, что у соседа хорошие дела»...
«Бог мой, - это снова говорю я, персонаж из 2004 года, - разве всего этого нет
сегодня и у нас, в Атланте»?
А теперь попробуйте мне сказать, что Исаак Бабель – это вчерашний день, что сегодня
он уже никому не нужен и что его пьеса «Закат» про извозопромышленное заведение «Мендель
Крик и сыновья» тоже никому не нужна. Попробуйте мне это сказать – и я вам отвечу, как
ответил бы кучер Никифор из все той же пьесы «Закат», что «с вас люди смеяться будут».
«С вас люди смеяться будут», хотя бы потому, что в Атланте, у которой на
сегодняшний день есть, кажется, все, но кое-чего все же не хватает.
И лучше других это понял человек, далекий от нашего города, москвич, родом из
прославленной «Таганки», режиссер, сценарист, актер, писатель и заядлый путешественник –
Вениамин Смехов. Вот почему он приехал в Атланту не один, а вместе с Бабелем. И когда я
узнал о предстоящей премьре спектакля по пьесе Исаака Бабеля «Закат», то тут же позвонил
режиссеру с просьбой немного прокомментировать это событие. Вениамин Смехов охотно
откликнулся.
Люблю все мешать – и в жизни, и на сцене
Фрагмент магнитофонной записи, сделанной по телефону
– Это профессиональное удовольствие своими руками сочинить режиссуру одной из
лучших пьес российской драматургии. Когда-то впервые обратил мое внимание на эту пьесу
Николай Эрдман в 1965 году, когда ставить ее не позволялось. Первые постановки самому
Бабелю не нравились. Ему не нравилось, что из пьесы делают или еврейскую, или
еврейско-русскую, или одесскую этнографию. Конечно, по прошествии времени мне, например,
было интересно придумать спектакль, мой первый спектакль по Бабелю в духе русского
авангарда, то есть, приблизить его к самым роскошным временам культуры России – с начала
века вплоть до 20-30-х годов. Так был сделан спектакль ко дню завершения симпозиума
«Одесса» в Гринелл-колледже. Это замечательный театральный факультет с хорошими традициями
и с ориентацией на европейскую школу, на русскую и на английскую – прежде всего.
Поэтому я очень обрадовался, когда редкостная по своим профессиональным и
человеческим качествам Елена Глазова-Корриган, заведующая кафедрой славистики в Эмори,
предложила мне сделать такой вариант соединения литературы и театра в русской программе
университета.
К сожалению, препон и препятствий было больше, чем зеленого света в этой дороге,
прежде всего потому что, к моему изумлению, театральный факультет Эмори-университета
проявил самые мелкие качества русской провинции. Театральная провинция России обычно дарила
заголовки своим театрам, как, например, в Куйбышеве или Воронеже – «Всероссийский гадюшник»
или «Гниюшник», — такие добрые наименования за безумие интриг и закулисных глупостей.
Короче, я этого совершенно не ожидал от такого солидного университета, где театральный
департамент приблизительно так себя и повел. В прошлом году, когда был поставлен «Мастер
и Маргарита» при участии двух кафедр, вместо радости по случаю успеха спектакля театральный
департамент, не весь, конечно, а один или полтора его представителя как-то вдруг
затосковали и начали какую-то подрывную, как у нас бы сказали, деятельность.
Это было смешно и наивно, так как почти за год до этого было отказано в любезности,
то есть в соучастии актеров в новом спектакле, найдя для этого какие-то «законные» в
кавычках причины.
Одним словом, так или иначе, но за три месяца работы изнеженные и балованные,
и вместе с тем замученные множеством разных предметов студенты все-таки вышли на какую-то
тропу хорошего театра. Они заговорили нормальными голосами. Происходит какая-то интересная
для меня театральная сказка, где соединены настоящие трагедии слома, перелома в
предреволюционное время еврейской семейной традиции и русской культурной традиции, когда
все крушится и рушится между двумя революциями в России, и все это происходит в
экзотической Одессе, и все это снабжено фантастическим бабелевским голосом, хотя, я уверен,
перевод сильно отстает от оригинала, но театр – это слово в действии.
А что касается действия, то, мне кажется, оно действительно получилось у моих
студентов. Во всяком случае, они сделали больше, чем сами от себя ожидали, и я, в том
числе, от них такого не ожидал. То есть, они храбро играют, так, как играют в хорошем
европейском театре или, скажем, даже в блистательных традициях Бродвея. Я имею в виду,
когда играют не клише, не штампы, а когда играют жизнь. Вот мои студенты и играют жизнь,
в которой есть аромат и юмора, и трагических каких-то реалий. Вместе с тем есть музыка.
Музыку написал для моего спектакля знаменитый джазовый композитор, ныне преподающий в
академии в Израиле – Слава Ганелин. Есть и оригинальная хореография, которую сделал мой
друг Сергей Козадаев, из солистов питерского балета, ныне он художественный руководитель
балетной компании в Чикаго. И очень интересно то, как студенты-актеры исполняют эту
особенную хореографию, это сценическое движение, балет, пантомиму, танец. Включены еще две
русские песни, что-то цыганское.
В этом маленьком спектакле, — он всего идет один час с небольшим, — намешано много.
Я очень люблю солянку, борщ, коктейль. Люблю все мешать — и в жизни, и в еде, и на сцене.
Собственно я происхожу из Вахтанговских и Любимовских традиций, где самое главное,
самое святое — это синтез, синтетическое искусство.
Театр, смешанный с жестом, словом, с юмором, комедией, трагедией, пластикой. Так
что желаю своим артистам, чтобы у них все получилось, а вам и вашей газете желаю
продолжения романа с читателями.
***
А потом был спектакль.
Сначала один, потом – другой.
А еще были зрители. Много зрителей. Полный 400-местный зал.
А потом были аплодисменты. Актерам, породнившимися с персонажами Бабеля.
Режиссеру, проявившему мушкетерскую храбрость и поставившему такой спектакль, где
веселье и грусть шли как бы в одной упряжке.
А потом взволнованный режиссер вышел на сцену, обнимая каждого актера по отдельности
и всех вместе.
А потом, придя уже домой и путешествуя по необъятным просторам Интернета на одном из
форумов я изловил неожиданно что-то вроде отклика на спектакль, подписанного именем
Снежана.
«Привет всем! Я здесь новенькая. Только недавно вернулась с "Заката". Конечно, это
не Таганка, это — скорее игра в театр... И в общем, неплохая... для студентов... Поражает,
как можно непрофессионалов выучить играть так профессионально-искренне»…
А теперь еще один отклик на спектакль, присланный в редакцию по почте. Автором
этого поэтического отклика является многолетний друг Вениамина Смехова, профессор
университета в Западной Вирджинии – Виктор Фет.
Беня и Веня
Все мы в этой жизни фигуранты,
Но из выдающихся фигур
Кто вошел в историю Атланты,
Кто собой украсил Декатур?
Я вам не скажу за всю культуру
От Москвы до самых деревень,
Но открыть Одессу Декатуру –
Цель, не выполнимая без Вень.
Слышен запах выражений сочных,
Шум привоза, цоканье подков
С кафедры не полностью восточных,
Где-то даже русских языков.
Беня Крик здесь чужд – почти что янки,
Но века метафор не солгут,
Ведь налетчик с дальней Молдаванки
Где-то в чем-то как бы Робин Гуд.
И студенты на атлантской сцене
Бабеля улавливают нить:
Бене здесь не обойтись без Вени,
И без Лены нечего ловить.
Лучше я скажу за всю Атланту,
Присоединясь к таким словам:
Дай нам, Господи, по небольшому гранту:
Вам – чтоб ставить, нам – чтоб ездить к вам.
Лев Рахлис.
Атланта, 2004 г.
|
