"ХВАТИТ БОЛТАТЬ, НАЧИНАЙТЕ РЕПЕТИРОВАТЬ!".
Великий и разный Юрий Любимов, Целиковская и Высоцкий, таганские капустники и партийные надзиратели в
воспоминаниях актера и режиссера Вениамина СМЕХОВА к 40-летию Таганки
1964 году, когда родился Театр на Таганке, нам казалось, что мы одни такие -- и по искусству, и по
чести-совести. Мы неугодны временщикам и любимы народом, КАК НИКТО ДО НАС. В других театрах идут лживые
пьесы, говорятся льстивые речи, а у нас вместо званий и орденов -- слава настоящего искусства, у нас зритель
не отдыхает, развалясь в кресле, а трудится душой, сострадая вместе с нами миллионам обездоленных
сограждан... Подтекст гражданского гнева пропитывал репертуар Таганки. А когда подтекст врывался в текст,
его тут же искореняла цензура.
Один год спустя, 1965-й. Таганка штурмует высоты искусства, а меня лично штормит и раздирает
надвое.
Третий год я служу в Театре драмы и комедии, все более разочарованный своим актерством. До прихода
Любимова неуспех театра объясняли уверенно: мы, мол, играем на отшибе, на Таганке, и кому охота в такую
даль, когда на Арбате, на бульварах, на улице Горького такая уйма знаменитых сцен! Актеры, мол, у нас
хорошие, но судьба -- индейка и жизнь -- копейка. Но тут является молодой режиссер Петр Фоменко, и
затевается что-то совсем новое и увлекательное -- искусство. Затем по Москве идет волна слухов о гениальном
спектакле щукинцев по Бертольту Брехту и о Юрии Любимове, который отказался от клубных помещений и
согласился въехать в «театр на отшибе». С декабря 1963 года идет подготовка, в январе -- жестокая
реорганизация, в апреле -- премьера «Доброго человека из Сезуана», и с тех пор наш сумасшедший успех
объясняют так: метро «Таганская» -- это же в 20 минутах от центра! Из прежней труппы оставлено несколько
актеров. П.Н. Фоменко становится «правой рукой» Любимова, особенно в создании нового жанра «поэтических
представлений». Спустя два года -- вежливое расставание... Театр все-таки -- это специальный вид узаконенной
монархии, и монарх должен быть -- один на всех?
Первый сезон расколол меня надвое. Я был восхищен режиссурой Любимова, игрой актеров, но для себя
места здесь не видел. И неуютно было наблюдать вне сцены малокультурное, грубовато-дворовое поведение
«звездной команды», которая в спектаклях проявляла чудеса высокого искусства.
В «Добром человеке», «Герое нашего времени» и «Десяти днях, которые потрясли мир» я играл в эпизодах
и массовых сценах. Меня это не обижало: ни амбиций на главные роли, ни зависти к успеху товарищей не имел.
Посещая премьеры «Современника» и Ленкома и сравнивая уровни, завидный класс мастерства в своем театре я
находил только у двух актеров -- у Губенко и Славиной.
В 1965 году я впервые в жизни смирил гордыню: напросился участвовать во внеплановом спектакле -- в
«Антимирах» по стихам А. Вознесенского. Ночами готовили эпизоды, соединяли поэзию с гитарой, танцем,
актерством, пантомимой. Потом оказалось, что мы совершили открытие жанра. В «Антимирах» Петр Фоменко
срежиссировал лирико-ироническую сценку «Париж без рифм», где я разыгрывал стихи вместе с Зинаидой Славиной.
Отрывки из поэмы Вознесенского «Оза» мы с В. Высоцким сработали сами, без режиссеров. Гордились, что этот
номер три-четыре раза прерывали хохот и аплодисменты. И вот я узнаю, что Ю.П. услышал такие похвалы в мой
адрес от избранных гостей, что судьба моя повернулась в сторону удачи. Уже в следующем спектакле он поручил
мне ведущую роль. Услышал, поверил и доверил. А потом даже предложил написать пьесу по поэзии Маяковского с
характерным для него вступлением: «Тут у меня галдели умные люди, что-то вырисовывается. Эрдман предложил
взять в основу «Облако в штанах», гениальную поэму. Евтушенко назвал стих «Послушайте!» жемчужиной русской
поэзии ХХ века. Я знаю, ты любишь Маяковского, -- займись, набросай свой вариант, покажем болванку умным
людям, а я послушаю и буду решать».
Умные люди догалделись до того, что уже готовый спектакль Любимов резал и кромсал без снобизма и
амбиций. Среди галдевших, кого он, кроме Н. Эрдмана и М. Вольпина, особенно слушал, были поэт Д. Самойлов,
«новомирец» А. Марьямов, философ и писатель Ю. Карякин. Спектакль назвали «Послушайте!».
Любимов «первой пятилетки» -- а тогда и была, собственно, взята высота -- умел как никто другой
слушать и собирать компанию. Нас тогда искренне обижали коллеги: «Как вас жалко! Быть зрителем у Любимова --
это чудо, но работать у него на сцене -- избави бог!» Нас в глаза и за глаза обзывали «марионетками»
режиссера. Со сцены Дома актера из уст весьма народного артиста раздалось в 1965-м: «Мейерхольд для бедных
-- это Любимов, а его театр -- это семь хрипов, шесть гитар!» Нас не могли обидеть, потому что мы каждый
вечер видели полный зал счастливых театралов.
4 года спустя, 1968-й. Реальные тучи над театром и над Ю.П. Спасение утопающих -- по
известному рецепту: сами отбивали телеграмму Брежневу -- Косыгину -- Подгорному, сами собрали бюро
комсомола, чтобы хором заверить партию: «Ю. Любимов нас воспитывает в духе «тра-та-та»! Наши спектакли
проникнуты духом «тра-та-та»! Весь театр возмущен слухами о закрытии нас, верных идеям «тра-та-та»! Спасите
наши души...»
Любимова требовали «на ковер» в МГК КПСС. На нас зловеще шипели представители РК КПСС. У Ю.П. дома
умолк телефон: беда приходит -- приятели уходят. От мрака жизни спасали собственный бойцовский характер и
тогдашняя жена, знаменитая Людмила Целиковская. В 1968 -- 1971 годах, когда Таганку трижды «чисто конкретно»
закрывали, именно она вела себя отчаяннее всех друзей-защитников.
Как мы ее недооценивали! Помню один из первых банкетов по случаю нашей премьеры. Захмелевший актер
К. гаркнул тост по-советски, глядя на Ю.П. и директора Дупака: «Выпьем за наших вождей», что было немедленно
перекрыто резким разбойничьим свистом Людмилы Васильевны Целиковской. Свистнуто, ничего не скажешь, умело.
Уж кто-кто, а любимица советского народа (еще с 40-х годов!) хорошо знала цену и вождям, и тостующим
подхалимам. Наши «несанкционированные» обращения в ЦК, любимовская стратегия поведения и авторитет звезды
экрана Целиковской сделали свое дело. Таганка была спасена, Любимов отделался партвыговором -- за плохую
воспитательную работу в духе «тра-та-та»... Но капустник, как и сам праздник 23 апреля, мы отменили.
Еще эпизод 1968-го, в связи с Л.В.Ц. Зимой мы ехали поездом в город Дубну, где на важном празднике
Лаборатории ядерных исследований группа актеров должна была блеснуть и песнями, и острым словцом, а также
выпить и закусить во славу закадычной дружбы любимовцев с флеровцами. Академик Г. Флеров, как и П. Капица,
и Б. Понтекорво, и Н. Семенов, был и почитателем, и выручателем Таганки в те вполне зловещие времена. После
торжеств в конференц-зале перешли в изобильную трапезную. Мы с Высоцким, Хмельницким, Васильевым, Славиной
питались в рядах академиков, а позади и вокруг нас радовались жизни сплошные профессора. Вот в такой
обстановке раздался голос пожилого ученого. Призыв его был чудесен: -- Когда я на фронте ходил в атаку,
наш командир подымал нашу роту только таким криком: «За Родину, за Целиковскую!» Честное слово! Я прошу вас,
товарищи, выпить за то, что сегодня они обе с нами!
Людмила Васильевна, красивая, счастливая, выпила за себя и за Родину, а потом что-то очень победное
адресовала мне через стол: мол, понял, дурак, чего я с утра взбунтовалась? (Утром, доставленные с вокзала в
гостиницу, мы заполняли бланки для гостей лаборатории. В бланке стояло: «Любимов с супругой», за что был
устроен скандал на тему: «Не Любимов с супругой, а Целиковская с супругом!» И вечерний тост
фронтовика-профессора подтвердил святую правоту утреннего гнева народной артистки.)
В поезде мы ехали двумя семьями, так как Ю.П. позвал меня, чтобы обсудить распределение ролей для
«Часа пик» -- следующей премьеры театра. (Второй раз за 4 года я был автором сценария: в 1966-м -- к
спектаклю «Послушайте!», а теперь -- к этому.) Напряженный процесс отбора «команды» то и дело прерывался
самим Любимовым. Причина отвлечений одна и та же: судьба Чехословакии, август, наши танки в Праге, расстрел
«социализма с человеческим лицом», трагическая фигура Александра Дубчека. Нельзя забыть мне гнев и скорбь
Любимова и его пересказ прощальных слов Дубчека: «Не забудьте о нас тогда, когда мы сойдем с первых полос
ваших газет».
13 лет спустя, 1977-й. Год трех чудес. Сменив постоянный «кнут» на временный «пряник»,
соввласть отпустила Таганку во Францию, Любимова к 60-летию наградили орденом, а в апреле -- впервые за все
годы! -- без единого замечания разрешили премьеру «Мастера и Маргариты». И 23-го числа, на нашем празднике,
мы беспечно духарились по полной булгаковской программе. Однако вскорости «пряник» отобрали, и о
«неугодности» театра оповестили грозные статьи в «Правде» и «Литературке»...
15 лет спустя, 1979-й. Любимов запускает обойму из трех постановок: «Турандот», «Три сестры»
и «Дом на набережной». Спектакль по повести Юрия Трифонова испугал начальников. На обсуждении («осуждении»)
помню обвиняющий выкрик кого-то из подсадных тружеников Ждановского района: «Ваш спектакль насквозь
пессимистичен! У вас получается, что в нашей стране не было героев!» И вдруг сорвался величаво-спокойный,
вальяжный Трифонов: -- А ну-ка, назовите хотя бы одного героя 1937 года!!! (Мертвая тишина в ответ.)
Трифоновские «Обмен» и «Дом на набережной» шли с огромным успехом. Их героям-конформистам было, как
и нам, -- около сорока лет. В этом возрасте трудно сохранять молодой азарт борьбы за освобождение
человечества. Любимов и Трифонов через этих героев дали не только зрителям, но и нам, исполнителям, шанс
заглянуть в самих себя. Ю.П. раздражен поведением актеров: театр перестал быть домом, труппа устала быть
«командой», безвестные в прошлом «кирпичи» (в переводе с таганского -- звезды театра) слишком много
снимаются, женятся, разводятся, рожают и зарабатывают на стороне.
Спустя столько лет даже дурное из того времени окрашено в теплые тона. Даже такое милое качество
«диктатора», как его слабость к похмельным раскаяниям ведущих актеров. В любом театре список «развязавших»
и «завязавших» -- не секрет даже для вахтера. Запивший подвел театр, пошли отмены-замены, морока кассирам и
администраторам, а уж как кроет его на собраниях Ю.П. -- вспомнить страшно. Кажется: появись виновник даже
через год -- заживо испепелят его лучи монаршего взора. Ан нет! Помню, как Володя Высоцкий после «развязки»
появлялся в дверях зала, где Ю.П. вел репетицию. И вот Хозяин видит: в проходе -- чистенький, благоухающий
Высоцкий. Режиссер кинул указания тем, кто на сцене, и начал тихо пятиться к дверям, а сравнявшись с бывшим нарушителем, по-приятельски прошептал: «Володь, сигаретка хорошая есть?» Кстати, ни один из ведущих актеров
«приличного поведения» не попадал у Любимова в столь длительные фавориты, как пьющие таланты.
20 лет спустя, 1984-й, 23 апреля.Праздник отменен, вход в театр закрыт. Любимов из Англии в
Италию едет «без разрешенья», заключает контракты самовольно. За ним идет охота, имя режиссера сняли с афиш
идущих спектаклей. Партбюро, состоящее из актеров театра, по указанию горкома, исключило Ю.П. из рядов КПСС.
Оставалось два месяца до летних отпусков, два месяца до снятия с репертуара «Мастера и Маргариты», «Дома на
набережной», «Деревянных коней» и других любимовских спектаклей. Мы играли на прощанье. Трагический восторг
и подъем чувств на сцене и в зале. Зрители прорывались в театр -- приобщиться к последним дням любимовской
Помпеи. Таких спектаклей уже не будет никогда. Ну и слава богу.
Юбилей нам все-таки был подарен -- не дома, а в ресторане ЦДЛ: Булат Окуджава, как бы в честь своего
60-летия, как бы случайно, заказал стол на 13 гостей. И мы все пили как бы за поэта, а на самом деле за
театр.
25 лет спустя, 1989-й. Возвращение Ю. Любимова, первого из политизгнанников России. С
кремлевского престола раздаются сладкие обещания свободы и демократии. Все запрещенное стало былью: «Борис
Годунов», «Живой», «Владимир Высоцкий» и «Самоубийца» (пьеса Николая Эрдмана) выходят на сцену. 23 апреля --
юбилей. В зале театра -- самые желанные гости, те, кто еще год назад в эту сказку бы не поверил. Последний
такой праздник состоялся в апреле аж 1979-го, и тогда в капустнике пел Высоцкий. Теперь в этом шутливом и
лирическом представлении лицедействуют Филатов, Шаповалов, Золотухин, Джабраилов, но Высоцкий звучит все
равно -- цитатами и намеками:
Сегодня я с большим волнением Распоряжуся день рождением!
Сегодня пьянка разрешается: Таганка дважды не рождается!
Тесно сбитые в кучку, как несчастные узники социализма и дети безвременья, мы хором пугали зал:
Обман, обвес, обмер, застой... Одна Таганка тешила. Спасибо партии родной,
Что всех не перевешала! (Смех, буря оваций.)
К юбилею худрук Н. Губенко монтирует фильм из ответов деятелей искусства, науки и политики на наш
вопрос: «Что значит для вас театр Юрия Любимова?» Среди гостей -- два редактора самых смелых, самых
недоставаемых «Московских новостей» (Егор Яковлев) и «Огонька» (Виталий Коротич). Коротич заметил памятно:
«Таганка» -- это Репутация».
30 лет спустя, 1994-й. После злосчастных подвигов бывшего лучшего артиста нашего театра,
бывшего художественного руководителя, бывшего министра культуры бывшего СССР -- Таганка распята и раздвоена,
но шизофрения пощадила старую сцену: Юрий Любимов продолжает удивлять всех крепостью духа и постоянством
режиссерского почерка.
40 лет спустя. Тогда за 60 было ему, а сегодня -- мне. На Таганке -- моя трудовая книжка,
фотография в фойе и заявления о продлении отпуска «за свой счет». Как актер, режиссер и литератор выступаю,
снимаюсь, ставлю и печатаюсь в Москве и других городах России. Как режиссер-гость работаю в разных странах
и в драме, и в опере. На интернете читаю о себе были и небылицы. Нет дня, чтобы Таганка не была мне в помощь
-- и для дела, и для сантимента.
Поблагодарить судьбу, Любимова и соавторов чуда по имени Театр на Таганке -- вот что мне хотелось 40
лет спустя. А упрекать в чем-то нынешние театры совсем неинтересно. Спектакль -- продукт временный. И
зритель прав, когда он хочет получать столько развлечений, сколько стоил его билет. Хорошо, что цензуры пока
нет и никогда еще театральные туалеты так вкусно не пахли цветами.
В спектакле «Добрый человек из Сезуана» была веселая фраза героини, доброй проститутки Шен Те:
«Сорок лет -- и все еще торжество!»
Из Любимова:
«Господа артисты, бросьте вы ёрничать! Возьмите головку в ручки и идите по действию! ...Ну вот,
пошли по действию, и что-то сразу стало проярыщиваться, вот и прием был у публики... Да не в приеме дело!
Перестаньте паясничать и меня изображать!»
«Великий Рихтер каждое утро свои гаммочки отрабатывает! Великие балерины Уланова с Плисецкой --
каждое утро у станка, и тридцать два фуэте -- как миленькие! И только артисты ни черта над собой не
работают, все вдохновения ждут, а в поганую киношку их поманят -- и они уже там, халпеют от славы -- и
моментально теряют форму... Не говорят, а вещают, как Царев: «Копить себя для народа -- и отдавать себя
народу», тьфу!»
«Смотреть на вас по утрам тошно, маетесь по сцене, как коровы недоеные. Вот плюну на вас и уйду, у
меня есть профессия -- я машину неплохо вожу».
«И если ты мастер -- тебе никто не может сказать «тьфу»! Надо освежать предлагаемые обстоятельства,
идти по действию и вздрючить свою... эмоциональную штуку. Что я такого смешного сказал?»
«Я вам, как дятел, долблю ежедневно: надо чутко слышать, что там, за окном, чем живет наша
многострадальная страна, и эту боль нести на сцену».
«Огонь и воду пройти -- это многие сумели, а вот медные трубы... это никому не удается пока. И
хватит болтать, начинайте репетировать!»
«Огонек» №16 (4843) апрель 2004
|